Рассказ «Маленький Арсений»

Маленький Арсений

1

— Ты всегда хотел от него избавиться! — ругалась Девочка. — Он тебе никогда не нравился!

— Ох и мерзкую он морду скрючил! — смеялся Отец, пиля яичницу и рассказывая, как ночью принял котенка за крысу. — Никуда он не денется, вернется. Он даже пожрать самостоятельно не в силах.

— Тебе приснилось, — сказала Мама. — Я ничего не слышала. Мы просто забыли закрыть окно, и он убежал.

Но Отец настаивал: Арсений вскарабкался на их кровать, забрался ему на грудь. И там улегся, от удовольствия чуть выпустив коготочки, без труда скользнувшие сквозь тонкую майку.

Отец приоткрыл глаза, но, вместо кота, разглядел у себя на груди огромную крысу, впившуюся острыми когтями прямо в грудь. Не раздумывая, он сгреб котенка и бросил точно в противоположную стену. И мгновенно уснул счастливым сном победителя мерзких существ. 

А Арсений, представлял Отец, трижды извернулся в полете и воткнулся в стену всеми четырьмя лапами, как и полагается любому падающему коту. Только слегка ударился грудью, но тут же зашуршал по стенке коготками, сползая и тормозя свое стремление к полу.

— И уже потом убежал через окно, — подытожил мужчина. – Наверное.

— Вряд ли он смог бы убежать после такого… — сказала Мама

— Ты ему что-нибудь сломал! — настаивала Девочка.

— Все с ним в порядке, — отвечал Отец. — С другой стороны, правда, он даже не мяукнул, и с окна умудрился спрыгнуть. Нет, ну совсем на сон не похоже! Столько деталей!

— Он больной! — не унималась Девочка.

— Он не больной, — сказала Мама, возвращаясь на кухню. — Он… С особенностями.

У Арсения были разные уши, косолапые задние лапы и торчащий нижний клык. Уши, конечно, были совершенно одинаковыми, но вот левое прибилось к голове и спадало на глаз. А клык торчал на морде флагштоком, перекашивая всю челюсть.

— Можно я не пойду в школу? — спросила Девочка Маму.

— Что это еще? — спросил Папа.

— Когда он вернется, кто-то должен быть дома! Или вдруг кто-то позвонит, что он нашелся?!

— Перезвонит! Нечего дурью маяться, вот еще выдумала, пропускать школу из-за какого-то кота. Только учебный год начался!

Но Мама подмигнула дочери и налила всем чай.

— Поговорим, когда папа уйдет, — шепнула она девочке и та засияла, подмигнув матери в ответ.

Арсений и родился здесь, в подвале сельского двухэтажного дома, только в другом крыле. Тот подвал был настоящим кошачьим роддомом и мать Арсения — белоснежная, потерявшаяся кошка — прибилась именно туда. Половина села выстроилась в очередь за котятами, которые — все в мать — родились пушистыми и белоснежными.

Весь подъезд таскал им молоко, кефир, картошку, яйца, а те, что современнее — покупали в сельском магазине кошачий корм, и почему-то всегда — с лососем.

Но Арсений паршиво ел. Всё-то у него текло и валилось мимо пасти, никак он не мог управиться со своим торчащим зубом. И когда пришло время — Арсений остался без хозяина.

— Такого ребенку не принесешь, — рассуждала бабка у дома. — Пугаться будет. Чего доброго, неправильный образ животного отложится! Страшный больно!

— У самой-то зубы в раскоряку! — хохотала её подружка; вместе они со скамейки во дворе наблюдали за шествием людей в подвал.

— Топить надо, — говорила третья. — Сейчас всех разберут, она его и бросит!

— Сам подохнет, он и не ест ничего, — отвечала первая.

— Ты тож не жрешь ничего, Васильна, — вторая бабка не унималась. — Нинка, давай Васильну утопим! — бабка гаркнула и залилась таким сиплым смехом, что в окнах напротив замелькали лица жильцов.

— Подохнет, подохнет, — причитала третья. — Только его писка мне не хватало! Она же под моей квартирой окотилась! Не усну я, если он выть там с голоду будет!

Кошка действительно ушла, а Арсений действительно остался. Плакал он или нет — никто не выяснил. Бабке могло прислышиться, это могли «ныть» деревянные перекрытия или её собственный муж-дед, издававший во сне звуки вполне подходящие для помирающего, голодного кота. 

Но как-то ночью Бабка все-таки спустилась в подвал. Маленький Арсений был похож на мохнатую гусеницу, сжавшуюся в тугую спираль. Он один лежал в большой коробке из-под телевизора, с тряпкой на дне, крышкой с молоком, но молоком, расплесканным вокруг. Всё в подвале было слишком большим: и коробка, и трубы, под которыми он лежал, и черное пространство подвала… В сравнении с ним — пугающе маленькой белой точкой.

Бабка отнесла котенка в крайний подъезд, в другую половину дома. Она помнила, что там есть семья с ребенком, с девочкой, а дети — вернейшее средство для усыновления бездомных котят.

А когда утром отец, как обычно, уходил на работу и открыл дверь — почти что раздавил свернувшегося на коврике котенка.

После этого он всегда смотрел под ноги, покидая квартиру. Особенно в тот день, когда Арсений сбежал. Но за дверью никого не было. Отец ушел, поцеловав девочек, попросив прощения и еще попросив, чтобы они не забивали себе голову всякой ерундой. Ничего с этим котом не случится. Живучие они. Коты эти.

— Как вернется, погрей ему молочка, — сказала мама, закрывая дверь. — Если опять у него не получится, в аптечке маленький шприц, покорми его.

Девочка обняла Маму. Пообещала сделать все уроки, пообещала даже повторить все прошлые правила. Пока она перечисляла все благодарности Матери, Мама тоже ушла, чмокнув дочь в макушку.

2

Степан Угрюмов — как сам говорил — был “мастером бараночного цеха”. Это значило только то, что в 18 лет он получил права, взялся работать на заводском погрузчике, а больше ничему научиться так и не успел. Он снимал комнату в «гаражах» — далеком спальном районе города, дружил с соседкой Петровной, отрывал объявления с подъезда в надежде на подработку, и старался скопить сыну на подарок. Полгода назад Степану исполнилось 50.

— Что-то новенькое? — спросила Петровна, усаживаясь на лавку; её Степан называл — «мастер седалищного цеха». — Степан! — крикнула она, когда он надолго завис у доски объявлений. — Степан?! Что-то новенькое? А? Эй!

— Водителя вот, — ответил Степан. — На Газель. Платят ежедневно.

— А ты что ли умеешь? На Газеле-та?

— Петровна, — Степан повернулся к соседке. — Глаза разуй, голубь голодный мимо прошел. Ты на хрена с батоном вышла?

Степан оторвал «язычок» объявления и пошел к себе. Спустя полчаса он вышел обратно. Петровна сидел уже без батона. Весь несклеванный он валялся у неё под ногами. Фактически, Петровна сидела всё с тем же батоном.

— Надя, — сказал он. — Ты не могла бы дать мне позвонить? Я по объявлению.

— Когда же ты, черт, телефон проведешь?! — Петровна не поднималась. — Тебе как, дурень, жена-то дозвонится?!

— Я для того и прошу тебя, Петровна, — сказал он. — Я работу сейчас получу, за телефон заплачу и донимать тебя перестану. Там долг небольшой, пустяки.

— Сколько уже, Степ? — не унималась Петровна. — Сынишке-то?

— Пять в декабре, — ответил Степан. — В этом году хочу купить что-то особенное… Дай позвонить, Петровна, ну епт-твою-мать!

— Купить, — вздохнула женщина, поднимаясь. — Телефон проведи, поговори с ним лучше…

Петровна встала, и они заныли на пятый этаж.

Степан позвонил. Его приняли даже без встречи, сразу по телефону. Только спросили, сколько лет он за рулем, за что последний штраф, отбирались ли права и еще одно — был ли судим.

Судим Степан был всего раз, но административно, а потому промолчал, и к работе мог приступать уже на следующее утро. Новость он с радостью, криками и поцелуями хотел довести до Надежды Петровны, но вместо этого зашелся приступом кашля и всерьез прослезился.

— Петровна, у тебя нет аспирина? Для головы, — сквозь кашель спросил Степан. — Не могу её терпеть. С детства принимаю.

— Ты говорил, — ответила Надежда и принесла пачку аспирина. — Это всё твой весенний бронхит. Чуть не подох же! 

— Я чуть не помер от лекарств, — сказал Степан, побеждая одышку. — Я и курить почти бросил.

— Не бросил ты ничего, — отмахнулась Петровна, присаживаясь за кухонный стол. — Степ, может нам обмыть эту твою Газель? На дорожку.

Но Степан отказался, решил — теперь всё сделает правильно, без инцидентов. Так и врать не нужно будет. Врать он не любил. Однако приходилось, и последний штраф был совсем не за превышение скорости, это было самое настоящее ДТП с изъятием прав, судом, и Степан вообще не хотел об этом вспоминать.

Права он вернул всего неделю назад.

— Давай вечером? — предложил Степан. — После первого рабочего дня.

Петровна поморщилась. «Да и черт с тобой», — подумал Степан и съел аспирин.

На утро голова так и не прошла. Степан доел аспирин Петровны и зашагал на выход из города, к его «“восточным воротам”», за гаражи, где была база предприятия, куда он звонил накануне.

Предприятие выглядело не то чтобы предприятием, а всего лишь гаражом под Газель. Сотрудников «предприятия» звали — слева-направо — Генка, Михаил и Миша, и Шур (видимо от Шурика, видимо Александр).

— Степан, — сказал Степан.

— На Газель? — спросил Шур, закивал и шлепнул Газель по крылу. — Вот она.

Степан и сам видел. Каждому он крепко пожал руку.

— Куда ездить? — спросил он, обходя машину.

— Куда скажут, — сказал Генка и вышел наружу, отвечая на звонок.

— Не обращай внимания, — сказал Шур. — Генка нам заказы подгоняет. Когда погрузить что, перевезти, когда просто чернушкой какой помочь — тогда просто нас возить будешь, вроде ремонтной бригады.

— А вообще мы на отлове сидим, зверье фильтруем, — сказал Миша (младший из Михаилов), сплевывая на пол остатки еды. — На нем больше всего поднимаем.

— Но пока тишина. Несколько дней уже. Генка и бесится, с телефона не слезает, — сообщил Шур. — Так что падай. Рыбка, семечки… пивко — не предлагаю, извиняй, ты за рулем, — и снова шлепнул Газель по крылу.

Мужики заржали все как один с матерными придыхами.

Степан не сел. Он закурил, задумчиво походил вокруг Газели, поглазел на её прогнившие, темные пятна кузова. Когда-то она была голубой, теперь — перекрашена в серый или просто на хер выцвела и облезла. Тент, укрывающий кузов — в дырах, сквозь которые медленно сочится солнечная пыль.

Степан залез в кабину, но и там всё было не слава богу.

— Вторая не встает, учти, — крикнул Михаил (на этот раз старший). — Сразу третью.

На лобовом в углу путались паутинки трещин, сидел Степан, кажется, на какой-то деревяшке и под спиной была еще одна, а пассажирского сиденья вообще не было. «В любом случае, — решил он, топя сигарету в пепельнице — тут не жить, только работать» — и зашелся удушливым кашлем, заткнувшим даже прибежавшего Генку с новостями.

— Поднимайтесь, — сказало начальство с мобильником в руках. — Дело. Заказ. Уже неделю ищут. Двадцать голов — полтора косаря за штуку.

— Оп-па! — вскрикнул Шур, потирая ладони и подмигивая Степану. — А ты фартовый!

— Каких голов? — спросил Степан, не вылезая из машины.

— Да каких захотят! — заржал Миша. — Не всё ли равно когда по полтора косаря за голову! Делим — поровну! Вот и считай!

— Тут рядом, — сказал Генка. — Соседнее село, сразу за городом. По бумаге — отлов бродячих собак. Собирайтесь.

И все разбежались готовиться. Кто курить, кто доедать, а кто отливал, стоя на пороге гаража и, слава богу, хоть повернувшись наружу. А потом все уселись разыграть партеечку в дурака. А Степан стоял у Газели, смотрел на мужиков, раздающих карты, и думал: что бы он сказал сыну, спроси тот, кем работает его отец? Ну не убийцей же животных?

— Че вы тут! — крикнул Генка, заходя в гараж; и все всё сразу поняли.

Генка всегда оставался на базе. Он был и шефом, и завхозом, и бухгалтером с секретарем, и много кем еще, но главной его функцией были — пинки.

— Мишка! — командовал он. — Давай перчатки, рюкзаки; другой Мишка — готовь трубки и «шило». Кто из вас что будет делать — мне похуй, сами разберитесь. Степану заодно покажите, как заряжать, чтобы он ни тут, ни там не простаивал. Шур — клетки! — и, пожалуйста, на этот раз без адилина, иначе вы нас, блин, погубите!

— А чо ты мне говоришь! — Шур поднялся со стопки автомобильных покрышек. — Вон Михаилу говори. Он тогда адилином зарядил.

— А чо я зарядил! — заорал Михаил. — Ты видел ту псину? Ты не видел ту псину ни хера! Ксиланит её хер возьмет!

— Та псина ОТ тебя бежала! — орал Шур в ответ. — Оставил бы её в покое!

— Нам за неё бабка аж треху дала!

— Короче! — прервал Генка. — Шур — ты старший. Не дай бог вам еще раз приволочь мертвую псину.

Все замолчали. Генка ушел. Миша откинул брезент и развернул на краю кузова настоящую химлабораторию. Подозвал Степана. На грязных досках кучкой лежали пустые летающие шприцы — «шило» — духовые трубки, рядом баночки с ксиланитом, шприцы для закачки раствора.

— Короче, все просто, — сказал Миша и взял “шило”. — Снимаем иглу, закачиваем раствор. Следи, чтобы не было воздуха. Либо долей, либо надо подвинуть вот эту втулку посередине. Тут вот, — он показал на иглу. — дырочка, следи, чтобы была закрыта, когда будешь нагнетать давление. Снимаешь оперение…

Степан кивал. У него снова разболелась голова. Еще он чувствовал, что никак не может раздышаться после сигареты. Стукнул себя в грудь, прокашлялся и похлопал куртку в поисках аспирина.

— Есть аспирин? — спросил Степан; ни у кого не было. — Ладно. Какой план?

— Михаилы «охотятся», — ответил Шур. — Ты на подхвате. Тушку отнести, патроны подать, подъехать куда нужно.

— Отстреливать будете?

— Нельзя, — ответил Шур. — Хотя можно, конечно. Да только обязательно какой-нибудь хер вылезет, чтобы настучать. Как с той псиной, за которую бабка заплатила. Здоровенная, приметная, породистая походу. Сбежала, я думаю, хотя без ошейника была… Короче, Михаилы ей три дротика с адилином успели впороть со страху. Та, наверное, и не поняла ничего. Ну, а бабка, дура, на радостях растрепала, потом еще труп псины кто-то нашел у нас на «мусорке», сфоткал, в какие-то соцсети выложил… Короче, прозвали нас Апачами. Отряд «Апачи».

Степан задумался.

— Ну потому что трубки духовые используем, — пояснил Шур. — Трубки Михаил сам смастерил. Ну как смастерил, нарезал из водопроводных, полипропиленовых.

Шур помолчал, вспоминая, о чем был вопрос.

— Нет, отстреливать не будем. Подуспокоим особо здоровых или агрессивных.

После того, как Миша заправил оставшиеся шприцы, они выехали.

Шур и Михаилы вместе с клетками и снаряжением тряслись в кузове. Всю дорогу Степан чувствовал настойчивый привкус гари и психовал на машину и условия труда. Но выбирать не приходилось. Телефон, рассуждал он, сам за себя не заплатит; подарок, сам на себя не заработает… Степан открыл пошире окно и кое-как доехал.

Село имело дремучий яблоневый въезд и длинный, петляющий по чистому полю подъезд. Улиц в селе было всего пять, Степан остановился на центральной с названием «Центральная». Село пустовало — большинство работало в городе, дети — в школе, на параллельной улице с названием «Школьная».

Степан вылез и заглянул под тент.

— Выхлоп сечет.

— Мы в курсе, — сказал Шур и выглянул наружу. — Давай сначала за бумагой заедем, — и указал на белое здание администрации села в конце улицы. — Потом видно будет.

Степан подъехал. «Дольское сельское поселение» — красная табличка у входа в белое здание. Шур выпрыгнул из Газели и скрылся за дверью. Михаил и Миша вывалились из кузова покурить. У них были одна на двоих пачка и зажигалка.

— Какой план? — опять спросил Степан.

Миша с сигаретой в зубах изобразил пулемет «Максим» и заржал.

— Держи, — другой Михаил протянул Степану перчатки — толстенные, жирнющие. — А то руки расцарапают. Они и без сознания иногда дрыгаются.

Степан взял. Миша нагнетал в шприцы давление.

— Хорошие перчатки получились, — продолжал Михаил. — Сам шил, обувь старую распорол и шил, никакая другая кожа зубы и когти так не держит.

— Ты и трубки делал? — спросил Степан. — Шур рассказывал.

— Да, — ответил Михаил, показывая белые трубки в кузове. — Я немного концы обработал. Чтобы ртом не пораниться. Изоленту намотал, чтобы руки не скользили. Хочу еще бамбуковые сделать. Я и «шило» сам делаю, два шприца свариваю…

Михаила прервал Шур и толстый мужик — председатель села — крупный, красный и орущий. Как кабан.

— Надоели, ну! Понимаешь? — кричал председатель Шуру. — Я лично их придушить собирался! Понимаешь? Орут, сукины твари, пищат день и ночь! А что весной творится, бога матерь…

Председатель поочередно пожал руку каждому и похвалил перчатки Миши. Сказал, такие в селе на вес золота, и ему бы такие тоже пригодились.

— Сношаются в голос, мрази! — сказал Председатель, возвращаясь к теме. — Я как-то ночью даже не выдержал, взял с кухни швабру деревянную и пошел на улицу, убивать! Честное слово, убивать пошел, потому что сил уже никаких не было. И убил бы обязательно всех до единого этих поганых котов. Но все разбежались, суки. На вас одна надежда, мужики, пожалуйста, невозможно уже.

— А что по собакам, Андрей Павлович? — спросил Шур. — Нам было передано — 20 голов. Собак.

— Мало ли что кем было передано, — сказал Председатель тише, наклоняясь к Шуру. — Если вам нужно, наловите собачатины, я не против. А платить я буду за кошатину. Сделайте с ними что-нибудь, мужики, ну невозможно уже!

— Проблема в том… — начал Шур, но Председатель вдруг понял, что высказался предельно некорректно.

— Не что-нибудь! — закричал он. — Не что-нибудь! Попереубивайте их всех к чертовой матери! Плачу за бездыханные туши! И точка! 20 туш, и за каждую сверху тоже плачу! Их тут тьма! Каждое утро считаю по дороге в администрацию!

— Не получится, товарищ Председатель, — вмешался Михаил. — У нас «шило» не под убой заряжено. А чтобы псин успокоить. Псин среднего размера. Классических псин. Ну, не для совсем мелких и не для лошадей, понимаете? Для таких вот, — Михаил показал руками как он понимает среднюю собаку. — Коты только мучаться будут.

— Мне все равно, — сказал Председатель. — А что это за «шило» такое?

— Шприц, — ответил Шур. — Летающий.

— Инъекционный, — добавил Михаил.

— Так это даже лучше! Лошадиной дозой их всех, мразей! Пускай помучаются! Плачу за бездыханные тушки! — отрезал он и ткнул пальцем в грудь Шура.

Разговор был окончен. Председатель сказал, что лично пересчитает животных, когда Газель будет покидать село, и откланялся.

— Миш, — сказал Шур, присаживаясь на лавочку у администрации. — Сколько ты ксиланита зарядил?

— Не я заряжал, а Михаил, — ответил Миша.

— Да блин, кто-нибудь из Миш, скажите мне, сколько ксиланита вы зарядили в «шило»?

— По собачьим меркам, — ответил Михаил. — Один миллиграмм на кило. Из расчета 20 кг на собаку. Мелких так, думал, переловим.

— Подохнут от такой? — спросил Шур. — Сколько там по кошачьим меркам?

— Ноль-пятнадцать на кило по кошачьим, — ответил Михаил. — Не подохнут, но замучаются… Ну, то есть, от самого ксиланита не подохнут. Дыхание, может, остановится в конце концов, кома там, сердце…

— Ладно, — кивнул Шур. — Будем надеяться. Не перезаряжать же все шприцы в конце концов.

— Да и нечем, — подтвердил Михаил.

Когда все было решено — «Апачи» начали с «Северной».

3

Оба родителя девочки работали в городе. Отец уезжал на машине, а мама уходила на работу позже и добиралась на автобусе. «Ничего страшного, — говорила она, — автобусы здесь не проблема, и город близко — всего 7 километров». Она добиралась до работы немногим менее часа.

— Алё, да, как ты? — первым делом Мама, конечно, набрала дочь. — Не пришел?

— Нет, — ответил девочка. — А если он не придет? Что тогда делать?

— Всё будет хорошо, не зря же мы ему ошейник купили, забыла? Там адрес есть, и телефон есть. Даже если он потерялся, кто-нибудь нам сообщит.

— А если кто-то также подумает? Что кто-нибудь позвонит, а сам не позвонит? А он и будет дальше теряться.

— Не переживай, — сказала Мама. — Делай уроки. Ты даже не заметишь, как он появится. Помнишь? Как в первый раз.

Мама засмеялась и девочка улыбнулась в трубку. Только за уроки она так и не села, она даже не была уверена, что вообще будет готова сесть за них в этот день, и в любой последующий, если котенок не вернется. Вместо уроков Девочка села у окна, стиснув в руках самодельного кота — оранжевого, с широкой улыбкой, шарфиком, почти что плоского (потому что не хватило набивки) и стоящего по-человечьи на широко расставленных лапах. Она сшила его специально для котенка, чтобы тому не было грустно, и тот с радостью спал с ним на своей подушке.

Окно девочки смотрело на двор и улицу, до самого ее конца, где чуть ближе к полудню остановится Газель Степана.

Их схема была предельно проста. Два Михаила шли впереди с колбасой и трубками, за ними Степан с «патронами». Шур контролировал, как и просил Генка.

Первый же встреченный ими кот не успел даже подпрыгнуть от неожиданности, а мгновенно обмяк, стоило шприцу ткнуться ему в лапу. Степан оглянулся на Шура, но тот пожал плечами. Тогда Степан втихаря стал стравливал из «шила» препарат до ноль-одного миллилитра, отодвигая заглушку с иглы на короткое время. И уже следующий кот, как ему показалось, просто ненадолго уснул.

Так они прошли почти всё село, в кузове Газели не хватало 5 голов и последней была «Западная», где, кажется, не было вообще ни души. Зато, к несчастью, был дом председателя.

— Пойдемте, пойдемте! — кричал Председатель из окна, мужиков он приметил еще издали. — Ждите меня, я сейчас выйду. Я покажу вам дом. Сам лично слышал оттуда писк и вульгарные стоны! Ждите! Я тут пообедать зашел…

Но бросать обед Андрей Павлович не торопился. Мужики тоже не торопились, переживал только Степан: как бы не очнулись коты. Он понятия не имел, сколько действует ксиланит в его дозировке.

— Мужики, а чем вы там стреляете? — спросил Председатель, спускаясь в конце концов с крыльца. — А то, может, и нам закупить, в хозяйстве пригодится.

— Ксиланит, золетин, — сказал Шур. — Адилин — это если на убой.

— Хорошо, хорошо, ты мне потом запишешь. Вот этот на убой. Пойдемте. Вон тот крайний дом.

Все молча двинулись.

— Не так-то много у вас тут и кошек, — сказал Миша. — Не больше, чем везде.

— Много, много, — сказал Председатель. — Вы не правильно ловите. Вон сидит, чего не бьете? — и ткнул пальцем.

На лавочке у ворот частного дома пригрелась на солнце кошка и сопровождала взглядом процессию.

— Она с ошейником, кажется, — сказал Михаил. — Чья-то. Мы таких не трогаем.

— Трогаем, трогаем, — закивал Андрей Павлович, а кошка почуяв неладное, спрыгнула и затрусила вдоль забора. — Вона! Вона! — зашипел Председатель. — Стреляй! Подсекай падлу!

Но Михаил растерялся и никого не подсек.

— О-о-ох ты ж, — расстроился Председатель. — Ну ничего, вот в этом доме их пруд пруди в подвале.

Он указал на двухэтажный кирпичный дом, протянувшийся до конца улицы, единственный многоквартирный дом села.

— Заходим! — скомандовал Председать, и в этот самый момент Арсений перебежал им дорогу.

Его увидели абсолютно все, кто был причастен к этой истории: Степан, подготавливающий (стравливающий) патроны, мужики и девочка. Девочка даже стукнулась лбом о стекло — так она хотела выскочить котенку навстречу.

А Председателя от такой наглости как парализовало. Он считал, что коты и кошки в этом селе должны были понимать, что давным-давно исчерпали свой кредит доверия.

— Пали! Подсекай! — заорал Председатель, отмирая. — Руби! Бей же! — орал он на Михаила с трубкой.

Арсений, не меняя направления, как мог перебирая косолапыми лапами, рванул вперед и нырнул точнехонько в приоткрытое окошко подвального помещения родного дома.

— С ошейником! Нельзя! — прикрикнул на Председателя Шур. — Это подсудное дело!

— Это мое дело, какое это дело! — Андрей Павлович затыкал пальцем сначала вверх, затем в Шура. — Это моя территория! И я хочу, чтобы она была очищена от этих паразитов!

— Андрей Павлович, — Шур перешел на шепот. — Если кто-то лишится своего кота — вы, да и мы тоже можем схлопотать повестку.

— Тебе и твоим «апачам» нужны деньги или как? Я всё про вас узнал, что ты думаешь! Вы можете прямо сейчас проваливать отсюда вместе со всем уловом и я ни копейки вам не дам! Это будет ваша последняя охота! А шкуры напоследок у себя дома развесите, как трофей.

Девочка выбежала во двор. Она не понимала, почему председатель орет и тычет в котенка, и кто все эти люди. Она упала на колени перед окошком, куда нырнул котенок, и вглядывалась в черноту и пыль подвального окна.

— Так, девочка, отойди, — сзади подошел председатель. — Всеми тут надо руководить. Ты, — он указал на Степана. — Давай-ка эти свои шприцы. Вы двое, с колбасой — почему вы с колбасой? — в подвал.

— Это приманка, — сказал Михаил.

— Не нужно, из подвала выхода нет. Сейчас мы ключ раздобудем… Ну, мужики, давайте! Не щадите их! Всех вытаскивайте!

Девочке будто дали поддых, она потеряла возможность дышать, говорить, думать… а потом запаниковала.

— Не трогайте котенка! — она побежала за председателем. — Не убивайте! Он маленький и больной!

— Вот-вот, — председатель потряс её за плечо. — Больной. Знаешь, сколько они заразы разносят? Даже туберкулез разносят. Знаешь, что такое туберкулез? У тебя есть интернет, я ваш дом подключал…

— Не трогайте котенка! — Девочка уже трясла за широкую кисть Шура, но тот снова и снова пожимал плечами.

Тогда она бросилась к бабкам, сидящим у другого конца дома. Она начала им кричать еще задолго до границы их слуховых возможностей.

— Они котят убивают! — кричала девочка. — Кошек стреляют! Помогите, пожалуйста!

— Стреляют, значит, надо, — успокоила девочку бабка, но все-таки встала и заковыляла к месту действия. — Может, у них бешенство, так и отстреливают! Ты не лезь им под руку, детка. Это правильно. Там Андрей Павлович?..

Девочка неслась обратно. Кто-то уже открывал Председателю дверь подвала и она не раздумывая нырнула внутрь. Шур ловко подхватил её и вытянул в солнечный сентябрьский день. Собрав последние силы она подошла к Степану.

— Пусть они не убивают Арсения! — сказала Девочка и Степан замер, она дергала его за рукав. — Скажите им, пожалуйста!

— Давай свои шприцы! — командовал Председатель. — Ну!

Михаилы подошли к Степану, Шур повернулся к Степану, кажется, даже бабки следили за Степаном. Он подал «охотникам» шприцы и Председатель закрыл за Михаилами дверь.

Девочка разрыдалась, услышав первый «плевок», хотя и ожидала выстрела — но это звук был даже хуже. Внизу послышалась возня. Она ушла, не дожидаясь развязки. Вернулась в квартиру, закрылась в комнате и поклялась больше никого и никогда не любить.

А Степан благодарил бога, что никто ничего не заметил. Он стравил последние шприцы практически в ноль.

4

Спустя час Арсений очнулся на «свалке» — во дворе заброшенного мусоросжигательного завода, куда свозили отловленных животных. Здесь Шур всем давал новую жизнь — выпускал на все четыре стороны.

Очнулся Арсений от того, что какой-то котяра, рядом приходивший в сознание, перекатываясь, улегся прямо на него.

— Ну это уже не годится, — сказал Степан, поднимаясь с земли и подходя к животным. — Ты ж его удавишь на хрен.

Степан снял кота с Арсения. Арсений попытался посмотреть на Степана, и даже попытался убежать от него, лежа на боку и дрыгая лапами.

— Нет, брат, — сказал Степан. — В таком виде тебе нельзя домой. Трезвей давай.

Степан взял котенка и отошел в сторону. Присел на траву, Арсения уложил рядом, закурил. Снова зашелся кашлем, сильным, грудным, каким-то звериным. Арсений снова попытался сбежать, замолотил лапками по траве.

— Пять тыщ, — сказал Степан, откашливаясь. — За твою кривую рожу и твоих друзей.

Он рассматривал ряд тушек напротив, похожих на прилавок с колбасой. Коты и кошки приходили в себя: скребли по земле лапами, елозили мордами по заросшему и крошащемуся асфальту. Первый кот, которого подстрелили «Апачи», лежал в стороне ото всех. Его трясло и он единственный из всех выл от боли и страха. Степан ничем не мог ему помочь: он понятия не имел как. Он только смотрел на кота и рассуждал.

— Куплю подарок сыну… Скажи спасибо, за тобой вернулся. Час уже тут сижу. Была бы «мусорка» дальше — сам бы ты домой добирался.

Степан воткнул окурок в землю, взял Арсения и уложил себе на руки, как ребенка. Котенок просыпался, вспыхивая черными зрачками, и засыпал обратно. Степан потрепал его за поломанное ухо, поправил ошейник с внушительным жетоном — адресником.

— Арсений, значит, — сказал он. — Ну и рожа у тебя, Арсений. Хотя в таком состоянии твои клык и уши как будто так и должны…

Степан не закончил — чихнул так, что все коты напротив замерли. Но он не предал этому чиху никакого значения. Только очень скоро у него заслезились глаза и начало першить в горле. А когда, сидя на траве, Степан почувствовал отдышку, понял — дело плохо.

— Похоже, дружок, у меня на тебя аллергия, — сказал Степан, поднимаясь, поднимая Арсения и уходя с заброшенного завода; котенок теперь ехал в кармане его куртки. — Надо от тебя побыстрее избавиться.

На остановке Степан вытащил Арсения из кармана и вновь положил на колени. Мгновенно вернулись сухость в носу, глазах, чих и насморк, а за ними и головная боль. Степан шумно задышал и с трудом выдыхал. Котенок, напротив, потихоньку приходил в себя.

Автобус подошел через полчаса. 

— Как зовут это страшилище? — заумилялась женщина в автобусе, протягивая указательный палец к носу Арсения.

Вместо ответа Степан сунул ей деньги за проезд. Забрал назад, когда понял, что это не кондуктор. В его представлении разговаривать с кем-то в автобусе разрешалось только кондукторам.

— Арсений, — сказал Степан.

— Какое необычное у тебя имя! — женщина корябала ногтем розовый нос кота. — Какое необычное имя, да?! Почему тебя так назвали?

— Потому что мне так захотелось, — сказал Степан и отвернул Арсения от женщины и её ногтя, пока кот не лишился глаз на очередной кочке.

Больше они не разговаривали.

На улице Девочки Степан появился ближе к вечеру. В сумерках и со слезящимися глазами он не сразу сообразил, в какой стороне нужный ему дом. Чуть заплутав, он даже вернулся к началу — ко въезду в село и пошел длинным путем, маршрутом как ехала его Газель и шел отлов.

В конце концов Степан вывернул из-за угла многоквартирного дома и оказался в десятке метров от Девочки, её родителей в окружении бабок и, чего он совсем не ожидал, полицейских.

5

Степан особенно запомнил фабрику — Казанскую фабрику медицинских повязок.

— Аспирин, — попросил он молодую девушку-фармацевта в единственной сельской аптеке.

— Мы уже закрыты, я смену закрыла, — ответила девушка, удивленно глядя больше на котенка, чем на Степана.

— Сделайте что-нибудь или я помру, — сказал Степан; он и выглядел именно так, что сейчас помрет; у него краснели глаза, он краснел сам, напрягал грудь и горло на выдохе. — Аспирин, пожалуйста.

— Но мы закрыты…

— Дай мне сраный аспирин! — закричал Степан и впервые за долгое время хорошенько выдохнул. — И маску! Маску, живее!

— Какую маску?..

Девушка решила, что это ограбление, и уже собралась нажать «тревожную» кнопку. Вот только наличие кота её смущало. Никто не грабит магазины с котятами. 

— Блин, какую маску? Такую вот, — Степан трепал свободной рукой медицинский халат девушки. — Эту вот, которые грипозные носят! Белую, блин!

— Синие…

— А?!

— Они только синие остались… Ка-Ка-а-азанской фабрики…

Степан так и не понял, при чем тут фабрика. Да и некогда было разбираться. В синей маске, с котенком на предплечье он торопился к дому Арсения.

— Ну что, Арсюш, сумасшедший денек, да!? — спросил Степан и — даже по краснющим, воспаленным глазам становилось ясно —  ухмыляется. — Ничего, сейчас всё закончится. Сумасшедший был денек.

Степан снова вывернул из-за угла дома Девочки и теперь уже не сворачивая пошел всё к той же компании.

Девочка сразу бросилась к котенку, обсессилевшему и задремавшему на руке Степана. Родители благодарили Степана с единственным вопросом: «Как». А бабки ничего не поняли, они просто продолжили жаловаться полицейским на незаконный отстрел животных.

— С председателем мы разберемся, — отмахивалась полиция. — Извините, откуда у вас этот котенок? Вы местный?

— Да, — сиплым голосом ответил Степан. — Видел пару раз, что он из этого дома. А сегодня, смотрю, бегает на другом конце…

— Вам что-нибудь известно о сегодняшнем отлове?

— Откуда? Я работаю…

— А зачем вам маска? Вы не могли бы её снять?

Степан взглянул на бабок, девочку. Все внимательно смотрели на него.

— Аллергия на котов, — ответил Степан и, как по заказу, чихнул, оплевав весь рот под маской. — Страшная. Сниму и помру сразу.

Полицейский закивал, вглядываясь в красные глаза Степана, и отступил. Девочка тем временем давно унесла кота в квартиру, а теперь вернулась во двор тоже с котом, но другим, игрушечным.

— Это вам, — сказала девочка. — За то, что спасли Арсения. Это его любимая игрушка. Он всегда спит с ней! Возьмите, а я ему еще сошью!

Степан взял игрушку, кивнул, и пошел прочь.

По дороге домой он купил еще аспирина и бутылку водки. И пока шел — соображал, чему сегодня отдать предпочтение. Ему немного полегчало, меньше драло горло, стало легче дышать, он практически не чихал, вот только голова всё не проходила. Подарок девочки Степан нес в кармане, как раньше нес Арсения.

— Чо ты там хоть делал, Степка? На работе-то, — Петровна, как обычно, спускала вечер на скамейке.

— Котов спасал.

— И много платят за такую халтуру?

— Да вот, — Степан показал игрушечного Арсения. — Тем и платят.

— Ничего себе, — засмеялась Петровна. — Так что, отметим твой первый рабочий, соседушка?!

— Пойду я спать, Петровна. — отмахнулся Степан. — Плохо себя чувствую. Простыл, наверное. Опять в легкие отдало.

— Эх, Степан, Степан, — запричитала Петровна. — Котов спасаешь, тебя бы кто спас!

Она еще что-то говорила со своей лавочки, но это последнее, что Степан от неё услышал. Потом за ним закрылась дверь, и он уже мечтал только о том, чтобы взобраться на свой этаж, в свою квартирку и наконец-то прилечь.

Степан кое-как разулся, прошел на кухню, вытащил из кармана куртки на стол бутылку, из другого — кота; умылся.  Из облупившихся, когда-то белых деревянных окон кухни прилетел ветерок, ткнулся ему во влажное лицо. Свежий, тонкий, его Степан вдохнул полностью, без остатка.

— Может и стоит отметить? — спросил он сам себя, снимая куртку и вешая на стул. — Чуть-чуть, — посмотрел на «Столичную», кивнул. — По чуть-чуть.

Но как-то выпил почти всю. Голова, кажется, заболела только сильнее. Степан достал аспирин. Съел два и подошел покурить в кухонное окно; и выкурил тоже две. Из окна он смотрел на Петровну; Петровна болтала ногами на лавочке. Потом подняла голову и помахала Степану. Тот помахал в ответ и зашел внутрь.

Вернулся за стол. Поднял и прислонил Кота девочки к бутылке напротив. Как собутыльника, подумал Степан и рассмеялся, а потом, от этой же мысли чуть не расплакался.

— Хороший ты кот, — заключил Степан, доливая и допивая. — Будешь Маленький Арсений. Жаль не живой. Но и то хорошо, у меня, видишь ли, аллергия на твоих, чуть не померли с твоим братом сегодня. Так что и хорошо, что ты всего лишь игрушка. Я тебя, — Степан глубоко вдохнул, почувствовал запах Арсения и вновь ощутил напряжение в груди. — Сынишке подарю. Ты ему понравишься, он будет рад. Отнесу ему на могилку в декабре. Пусть ему не скучно в зиму будет. Год назад ничего не принес…

Степан сделал последний глоток и расплакался. И как-то весь сразу сдал. Опять потекли сопли, слезы от жалости и болезни вперемежку, стало труднее выдыхать. Закружилась голова. Степан перешел с кухни в комнату, прихватив с собой Маленького Арсения; прилег.

Он лежал и думал, что не получается ровно дышать из-за слез, но это, в общем-то, ничего. Грудная клетка вздрагивала, глаза слезились — от чего, он и сам уже не понимал — и выдыхал с каким-то присвистом.

Думать не получалось, мыслил Степан рваными эпизодами. В них был Арсений и его игрушка, с которой он спал каждую ночь. И был другой Арсений — его сын, которому в декабре могло исполниться пять. Он тоже мог спать сейчас с какой-нибудь игрушкой, если бы не астма и тот проклятый кот, которого Степан сам и принес домой. А наутро от отчаяния и злости, убил, швырнув об стену — и это был последний эпизод его семейной жизни.

Степан сильнее обнял игрушку, как в детстве, чтобы не бояться. Короткими очередями он выдыхал воздух и больше уже не плакал, не думал. Только крепче прижимал кота к лицу, быстро засыпал и медленно задыхался.

А в середине декабря Петровна положила Маленького Арсения между двумя могилами: маленькой и свежей.