Варежка

Варежка

— Работа плевая, — говорил дед. — Сиди да наблюдай, смотри на погоду.

Только позже я едва не отморозил руки.

— А приборы?! — продолжал дед. — Какие там приборы, Сережка! Это не твои эти мультики-игрушки, всё серьезно! Армейская аппаратура! Всё сама считает-фиксирует-сигнализирует! Я когда военным метеорологом служил — так же вот сидел! Будет, что после каникул-то рассказать!

Я не очень понимал, чем занимается «метеоролог», но вот «военный» — ясно укладывалось в моей голове. Дома ждали солдатики, на новый год дед подарил мне игрушечный автомат с пульками, а в перестрелках снежками мне просто не было равных!

— Напарник! — хлопал дед по плечу. — Одному там, знаешь, сутки-то не очень бывает… Скучно! Домик маленький, зима, а еще, — дед перешел на шепот. — Туалет-то там черти где, почти у самой метео-площадки. Каждый раз закрывай, открывай этот домик, как бы что не уперли… Армейская ж аппаратура! То ли дело вдвоём…

И в том домике, в единственной комнате, он усадил меня на диван болотного цвета и словно набитого вялой картошкой. Один его подлокотник упирался в старую печь, и та присыпала диван густой побелкой. А напротив — столы и яркие дисплеи лупоглазых мониторов, и заваленный книгами скособоченный шкаф у единственного окна.

— А где военное? — спросил я.

Дед не ответил, от его «плевой работы» не осталось и следа. Он бродил по комнате взад-вперед, нажимал кнопки, листал и перекладывал пухлые тетради, выглядывал в окно; и всё время что-то бормотал. Ему так проще думалось, это его «пунктик» — говорила бабушка — и всё слушать не обязательно.

— …смотреть телевизор! — закончил дед и завел мне рябь единственного канала.

А сам засел в углу смотреть на погоду. Только смотрел он почему-то всё на те же листочки, экраны мониторов, и даже окно с погодой оказалось у него за спиной.

Я наблюдал за ним почти что украдкой.

— Петь, это Холмоямск, метео, прими телеграммку, — говорил дед каждые пару часов и медленно выдавал ряд чисел. — 54… 68… 75…

Он походил на разведчика; таким серьезным и важным было каждое его движение, взгляд в книгу, в монитор, очередной звонок, что всякое занятие, за которое я брался у него за спиной — все мои игрушечные воины, яркие энциклопедии — всё это уже казалось мне полной ерундой.

И я не усидел.

Я поднялся со скрипучего дивана, подошел к шкафу с перекошенными и прогибающимися полками, чтобы взять наугад одну единственную книгу. Такую, что помогла бы мне стать похожим на деда.

Но на всякий случай я сразу взял стопку.

Игрушки ушли в сторону; книги я разложил на полу перед телевизором, а какой-то футляр приспособил под телефонную трубку. Мой наблюдательный пункт был готов.

И в ряби экрана я представлял крайне важные для нашего городка погодные сведения и надвигающееся ненастье. Каждую минуту я сверялся с метеорологическими книгами, которые только подтверждали мои догадки о скорой метели и сильных заморозках. Я настолько вжился в роль смотрителя за погодой, что не заметил, как в руке оказалась ручка. Естественно для заметок на полях, для иллюстрации наблюдаемых катаклизмов, и в помощь моим будущим коллегам.

Только зафиксировать все свои наблюдения я так и не успел.

Крепко мне влетело. Сильно, до слез.

— Садись, — сказал дед. — Баловень! Думаешь, это игрушки?! На вот, пожалуйста, поработай по-настоящему, метеоролог! Книги он разрисовывать вздумал!..

Дед освободил свое кресло, но никаким смотрителем за погодой я уже становиться не хотел. Я старался не расплакаться и немедленно нуждался в защите от всех этих экранов, армейских приборов, таблиц и пожелтевших заметок.

Но дед был непреклонен. Еще один «пунктик».

Я сел в кресло; а дед стоял позади и проводил скупой инструктаж.

 — Данные обновляются каждые 5 минут, а уже через час, гляди, — дед указал на пустую строчку внизу центрального экрана, — Тут появятся цифры, и это называется «телеграммой», в ней вся погода, она пойдет в Центр. Это каждые три часа случается. Телеграмма обязательно должна появиться, не проморгай. И меня позови, их иногда надо исправлять. На всё про всё три минуты! Ну, вот… Метеоролог, наблюдай!

Так я начал смотреть на погоду, а дед — телевизор.

На мониторе передо мной горели красные столбики температур, на экране другого — что-то про ветер и графики, в которых сам черт ногу сломит, как сказала бы бабушка. Справа и слева стояли, наверное, те самые армейские приборы: серые железные ящички с покачивающимися стрелками и маленькими экранчиками. А на столе лежала огромная амбарная книга с бесконечными столбцами цифр. Как завороженный я сидел и смотрел на изредка меняющиеся показания, скользил взглядом по странным кодировкам в книге… Пока не зазвонил телефон.

— Да, — дед снял трубку. — Ох, вот дела! Да как я?.. У меня срок, Нина! Вот-те на… Ну ладно, ладно, хорошо. Посиди у неё немного. Чуть-чуть, говорю! Скоро приду.

Дед положил трубку и согнал меня с рабочего места. Он долго сидел, вникая в цифры; он-то понимал, что там к чему!

— Бабушка звонила, — сказал он наконец. — Ворота не может открыть. Перемело весь двор, говорит. Домой никак не попадет. Такие дела.

Я наблюдал, как он ходит по маленькой комнатке взад-вперед и одевается.

— Схожу, расчищу подступы!

— А я?! И я!

— Нет уж. Смотри как метет. И потом, куда со мной? Там не пролезть. Замерзнешь только. Так что вот… Посиди, дружочек, здесь. Заодно и за погодкой присмотришь, пока меня нет.

Я раскис. Всё это было слишком ответственно и страшно, и уже начинало смеркаться. Словом, я был готов разрыдаться не на шутку.

— Ну, ты что! Большой, чтобы плакать, третий класс как-никак! Вот… Уже и работа у тебя! Ты не переживай, я быстро. Расчищу дорогу, вернусь, и можешь домой бежать. Оно вот ведь как бывает… Напарник!

И протянул мне книжку. Я протянул к ней руку. Но тут же отдернул. Вот еще! У меня теперь есть дела по важнее. Думал, одурачит меня! Думал, меня теперь займет разукрашивание! В последнее время тут все в корне изменилось! Я теперь ответственный наблюдатель за погодой!

— Туда и обратно, — дед собрался и уже стоял у двери с лопатой весь укутанный в одежды. — Не закрываю тебя. Сам. Не дай бог ключи еще в снег выпадут!

И вышел. А я к окну — еще раз помахать ему, но он только пощурился из-за сильной метели. Я закрыл дверь на крючок, сел на его место и продолжил наблюдать.

Метель за окном подвывала, теплый свет лился из единственной лампы на столе, и цифры с графиками опять захватили меня. Я старался не отнимать взгляд от мониторов, чтобы не дай бог не пропустить что-то важное, какое-то странное поведение погоды — только какое? — я понятия не имел. Так и таращился в экран, пока не заломило глаза от однообразия и напряжения. Почти что ничего в этих графиках и цифрах не менялось.

Тогда-то я и дал слабину — всего на секунду прикрыл глаза, а сколько проспал — не знаю. На улице стемнело, и под ухом снова верещал телефон.

Спросонья я решил, что это дед. Что он уже расчистил тропу к домику и звонит сообщить, что возвращается.

Я смело снял трубку.

— Алло!

— Иваныч, ветряк чудит! — кричали на другом конце. — Последнее время вроде ничего-ничего, а щас такое выдал! Неверные данные идут! Ты пойди на площадку сходи, глянь это сукино отродье! К следующему сроку надо исправить! А то ведь чушь какая-то получается! Слышишь, Иваныч?!

— Алло, — говорю опять; больше не нахожу, что сказать.

— Иваныч?! Плохо слышно, ну ты меня понял?! Ветряк! Ну, бывай! Отзвонись!

И кинули трубку.

Я ничего не понял, кроме того, что проспал свою первую телеграмму и теперь всё пошло наперекосяк.

И что-то случилось с ветряком. Дед показывал мне его из окна. Длиннющая такая железка, вроде корабельной мачты. Торчит из земли, а сверху на ней флюгер крутится, и всё это как-то ветер измеряет.

Я подбежал к окну, уставился в темноту, пытаясь разглядеть ветряк на площадке. Наверное, думаю, заклинило. Такое же очень часто случается! Как с телевизором дома!

— Заклинило! — говорил дед и хрясь сбоку кулаком. — Заработало!

Только вот когда он вернется, чтобы кулаком?.. А дело это так оставлять нельзя. Ведь неправильные же цифры идут! А как этот дядька кричал, что ясно — дело важное. И так уже сколько погоды попортили! Дед больше никогда не доверит мне за ней наблюдать, если срочно все не поправить! Кто тут за главного в конце концов?

Надеваю свой полушубок и пытаюсь разыскать валенки. Дед упрятал их за печку. Горяченные! Одеваюсь, прикрываю дверь поплотнее, чтобы не набило снега и выхожу. Заворачиваю за дом и… вспоминаю! Туалет! Армейская аппаратура! Дед всегда закрывает домик, чтобы вдруг что!

Возвращаюсь, нахожу на столе ключ, запираю дверь и сую его поглубже в варежку, потому что никак не могу нащупать карманы на полушубке, а время не терпит!

Обхожу дом, прохожу туалет, а на тропе к метеоплощадке — один большой сугроб. Целое поле снега! Начинаю медленно натаптывать тропу. Топчу и радуюсь от того, как обрадуется дед! Вернется усталый, а проблемы как не было! Главное, думаю, дядьке отзвониться, не забыть. Может, нас даже наградят…

Хлоп!

Лежу в своем полушубке по самые уши в сугробе. Лицо в снегу; даже под шапкой снег: колется и тает. Карабкаюсь обратно, но только больше вымазываюсь. Ничего не вижу! Лицо мокнет от снега, щиплет, морозит, а я, балда, щеки и глаза еще варежками растираю!

Выбившиеся из-под шапки волосы липнут ко лбу, сползают на глаза: кручусь в сугробе, как ослепший, и уже жалею, что выбрался из дома.

В конце концов сбрасываю варежки куда-то под себя, в снежное месиво и наконец могу отмахнуться от налипшего на лицо снега. Затем обеими руками обратно в сугроб — на поиски варежек — пока не сводит руки. От боли забываю, что такого важного в этих варежках, и быстрее вжимаю руки в рукава полушубка; поднимаюсь и иду дальше.

Когда добираюсь в конце концов до ограждения, думаю только о том, что валенки полны снега. От этого в сто раз обиднее, чем от какой-то поломанной железки, ведь какие теплые они были там, за печкой.

Подхожу к ветряку — он посреди сугробов, растяжки в разные стороны — точно вмерзший паук. Из-за метели и неуклюжей одежды почти не могу поднять голову и взглянуть, что же случилось там, наверху. Всякий раз закрываю глаза и прячу лицо в ладони. А метель, кажется, звереет. Куда ни повернись — ветер в лицо, и стоит отнять руки — невозможно вздохнуть!

Начинаю хлюпать носом от бессилия. Представляю, как будет ругаться дед. И что я вышел, и что починить не сумел, раз уж вышел… А если заболею?! От бабушки тоже достанется! И не видать мне больше работы наблюдателя… Только не по работе я раскисаю, и не по наказанию, а от чего — сам не пойму. Обидно, и всё тут!

Подхожу вплотную к мачте и начинаю пинать её ногами. Уже не для того, чтобы расклинило, а потому что поделом! Носы у валенок мнутся — все бестолку — только пальцам и больно! К ногам подключаю руки. Хватаю и трясу этот проклятый ветряк. Вспоминаю, как говорил тот мужик в телефоне. Про «сукино отродье».

Сукино отродье!

Но ветряк врос намертво. Даже не шевельнулся.

Я возвращался к домику обиженный и побежденный. Не быть мне ни разведчиком, ни смотрителем за погодой. Даже напарник из меня никудышный! Я шмыгал носом, смахивал ладонями слезы, руки у меня болели не то от ударов, не то от холода, скорее всего — сразу от всего.

Но, ничего страшного, думаю, руки отогрею, а про вертушку деду вообще ничего не скажу, стыдно. Будто ничего и не было! А следы мои сейчас мигом снегом засыплет! От этого мне стало чуть веселее.

А потом я подошел к двери.

И в следующее мгновение уже разгребал сугробы на тропе к площадке. Из памяти мгновенно стерлось всё: где упал, когда скинул варежки, в какой варежке был ключ, и даже как он, проклятый, выглядел!

Суетясь и ползая на коленях по заднему двору, я метался с одного края на другой, от сугроба к сугробу и прокопал, кажется десяток новых троп от дома до площадки. И ничего. Ни варежек, ни ключей.

Следующим решением стал побег домой, к деду. Страшная мысль, страшная во всех отношениях. Ведь и домик оставить нельзя, и от деда влетит похлеще, чем за книги; и как сильно он расстроится; а как влетит ему от бабушки! После бабушки я откинул это решение навсегда.

Я вернулся на крыльцо, сел на ступеньки — там поменьше дуло — и спиной привалился к злосчастной двери. Руки всё не отпускало. Их немного покалывало, они немного зудели, а какие-то участки я даже не чувствовал. Я спрятал руки поглубже в рукава, весь сжался от холода, и стал ждать.

Дед появился не скоро.

— Сережка, что случилось? — он даже не сразу меня заметил; подошел почти вплотную. — Ты почему на улице?

— Я… Там ветряк заклинило!… И я… Дядька звонил… Кричал, что… — я всхлипывал, шмыгал носом. — Я закрыл дверь, пошел туда… Как ты… Кулаком чтобы… Варежки потерял! И ключ!

И разрыдался. Сильно и бесконечно.

— Где потерял?! — дед присел передо мной на корточки. — Успокойся, где ты ключ посеял?

Я махнул рукой не пойми куда. Дед заметил мои руки без варежек, наверное, красные, или, наоборот, совсем белые. В темноте было не разобрать.

— Давай-ка, — сказал он и снял свои рукавицы. — Надень.

Я утонул в его огромных варежках, а дед медленно, осторожно ходил вокруг в поисках ключа.

— Я где-то там потерял, — сказал я. — Как к площадке идти.

Дед ушел. А я остался сидеть, не посмел подняться, пойти следом, помочь. Я и так уже наломал дров, как сказала бы бабушка. Так уж лучше сидеть.

Вскоре он появился, вывернул из-за угла дома, подошел и молча сел рядом.

— Нет, так мы ничего не найдем, — сказал он.

— Как же быть? — едва слышно спросил я.

— Весны ждать, — сказал дед. — Снег растает и ключ найдется.

Я ничего не ответил. Это прозвучало как шутка, но, похоже, это же и было правдой.

Дед посмотрел на часы.

— Скоро срок начнется, телеграмма минут через десять появится.

— Как же быть? — выдавил я и вновь расплакался.

Дед приобнял меня; я заметил, что его руки ничуть не лучше моих, с трудом сгибаются пальцы, подрагивает ладонь.

— Черт с ней, — сказал дед. — Черт с ней, с погодой. Это всё не смертельно. Не на войне, в конце концов. Ты, успокойся, слышишь? Я тоже виноват. Совсем забыл с этим снегом! Этот ветряк уже вторую зиму не работает… Надо было тебя предупредить. А мужик… Это Петька из центра! Ну, слышишь, успокойся! Ты всё правильно сделал! Будет это нам всем уроком — спешка нужна только при охоте на блох. Так бабушка говорит, помнишь?

Но это меня не успокоило. Дед промакивал мне лицо грубым рукавом дубленки, а я никак не мог унять слез.

— А хочешь, — сказал он. — Хочешь, фокус тебе покажу?! Метеорологический! По секрету! Его только настоящие метеорологи знают!

Я всё плакал, а он потряхивал мое плечо и спрашивал, спрашивал… Хочу ли я?

И я кивнул. Хочу, конечно!

— Вот! Другое дело. Тогда вставай! Слезы отставить! Вон и так всё лицо красное…

Метель не прекращалась, и мороз к ночи только крепчал. Мы опять зашли за угол, тропинка к метеоплощадке окончательно исчезла, вместо неё многочисленные снежные окопы да кратеры.

Дед долго примерялся, где лучше встать и, наконец, скомандовал.

— Дай-ка мне варежку!

Я протянул деду его же рукавицу, и он поднял её над головой. Торжественно покрутил, в самом деле, как фокусник перед номером, и подбросил вверх. Ветер дернул варежку вперед, и та приземлилась в сугроб в паре метров от нас. Я молча следил за представлением.

— Вот! Два метра! — сказал дед. — Что это значит? Скорость ветра — приблизительно — метров 15 в секунду! Будем считать, без порывов. Вот. Будет метр — тогда семь метров в секунду. А еще нам для фокуса север нужен, знаешь, где?

Я замотал головой.

— Позади тебя, — сказал он. — Там еще полярная звезда. Сейчас её из-за метели не видно… Знаешь про такую? — я опять помотал головой. — Она всегда смотрит на север. Получается у нас с тобой, Сережка, северо-западный ветер 15 метров в секунду. По-хорошему нам бы несколько таких измерений сделать… Ты что-нибудь понял?

Но я совсем запутался. Где же фокус? Где обещанное волшебство?

— Тут, понимаешь, какое дело, Сереж, — дед опустился на колено. — Эти ветряки клинит каждую зиму, а никто их чинить не хочет. Ну, кроме тебя, конечно!

Дед рассмеялся, встал с колена и попросил принести варежку; я поплелся.

— Вот мы и договорились мерять погоду варежкой, — продолжал дед. — Такие фокусы! Этим, в центре, им, понимаешь, главное, чтобы значения по области одинаковые были! Вот. А если показания у кого-то выбиваются — так они и мертвого поднимут! А этот Петька…

— Дед! — крикнул я. — Варежка!

— Что, варежка?

— Варежки!

В сугробе с дедовской варежкой лежало что-то ещё. А что, черт возьми, в тот вечер еще могло лежать в сугробе?! Конечно же варежки, но уже мои. Полные снега, задубевшие, с трудом различимые, и одна, слава богу, с ключом!

А дед словно и не удивился моей находке, словно всё это было частью его метеорологического фокуса. Он подошел, вытряхнул из варежек снег, выудил ключ.

— Это мы и к сроку с тобой успеем, получается! — сказал дед.

— Дед! — опять вскрикнул я. — Петька просил отзвониться! Когда ветряк починится…

— Ну тогда пойдем, — ответил дед. — Пойдем позвоним ему и скажем, что с ветряком полный порядок. Верно, напарник?!

Он улыбнулся и протянул мне варежки.

— Полный! — крикнул я и подкинул их до небес.