Убью её под Питером

 

Убью её под Питером

Для Ю.

I

— Почему ты работаешь посреди дня? — спрашивает. — «Таксисты любят ночь!» — хлопает дверью позади меня и хохочет. – Постоянно это слышу!

— Сверхурочно, — говорю.

— А я в Питер! Догадался? Ленинградский вокзал же. Вот это я работку выбрала, да? Даже не пообедать. Ты обедал?

— Нет еще, — отвечаю и выруливаю на Покровку; на Ленинградском я за ночь был раз пять. — Тебя отвезу и поем.

Пытаюсь разглядеть её в зеркале заднего вида. Внешность у неё не модельная, она даже не симпатичная. Но как будто кем-то и кому-то сделана на заказ. Ручная работа. Не идеальная, конечно, пару раз у создателя точно дрогнула рука.  Где-то в области подбородка и ушей. Но в конечном счёте — работа такая всего одна. Единственный экземпляр какой-никакой, и в моем такси.

Стараюсь поменьше смотреть назад.

— Зато работа интересная. Это ведь важно? Когда интересно? Важнее денег, я думаю. И ничего, что мотаться каждую неделю. В движении всегда интереснее, чем на месте, согласен?

— Конечно, — говорю, а она хохочет.

— Ты вообще круто можешь! И едешь, и сидишь!

Молчу на это. Мы уже на Садово-Спасской.

Вообще как таксист лучше других я точно умею делать вот что: выполнять не задумываясь всё, что не относится к вождению. Обедаю, говорю по телефону, ругаюсь, даю бессмысленные ответы и комментарии. Так вот едешь, а в голове может происходить черти что. Любая потусторонняя чушь.

Только с Ксюхой не так. Когда она начинает что-то говорить, меня всерьез передергивает, и уже ни о какой дороге или чем-то еще думать не могу. Слушаю и стараюсь поймать её отражение в зеркале.

— Можешь особенно не торопиться. У меня поезд только через полчаса. Кажется, кажется… — тыкает что-то в телефоне. — Ну да, 14:25, Ленинградский. Успеваем. А командировки в Питер — это даже очень хорошо. Ты был в Питере?

— Нет еще, — говорю и закладываю на Академика Сахарова; «ловлю» её позади.

— Эх ты, как же так?! Давай — говорит, — как только потеплеет, сразу в Питер! Не пожалеешь!

А сама в легком желтом платье. Куда в таком в Питер посреди весны? Все в куртках вон. А вообще мне наплевать. Хотя бы потому, что всё это отвлекает меня от вождения. Очки её, например. Те так вообще последний аксессуар, довершающий уродство этого мира. Не могу не смотреть на них!

— Поможешь мне донести сумку до перрона? — спрашивает.

Киваю; паркуюсь у Ленинградского вокзала.

— Не тяжело? Ты мне только до перрона помоги, — говорит. — Через все эти, знаешь, рамки и ленты, — смеется; маленькая дамская сумочка похлопывает её по бедрам. — Однажды такая лента выплюнула мой чемодан на целый метр. Он кувыркался полвокзала!

— Так на метр или полвокзала?

— Представляешь?! — смеется.

Проходим несколько рамок. Она задерживается у расписания поездов. Я позади задерживаюсь взглядом на её фигуре.

Выходим на седьмую платформу к поездам.

— Весь грязный потом ехал, — Ксюха продолжает вспоминать тот случай с чемоданом. — Надо было лучше на Сапсан брать, да? Он всего через час. И едет меньше.

— Не знаю.

— Просто у меня встреча только завтра утром. Поэтому особенно и не тороплюсь. Купе же тоже ничего. И по цене удачно вышло.

Ничего не могу на это ответить. Не люблю ни вокзалы, ни поезда. И тут хоть купе, хоть ваш трижды хваленый Сапсан.

А Ксюха уже забралась в поезд, и какой-то мужик закидывает её чемодан на верхнюю полку. Мне это не нравится. Смотрю на них. Какие всё же ужасные у неё очки, и как странно, что они ей идут.

Говорит по мобильному и пьет воду. Смеется.

Из поезда выходит мужик, который прикасался к её сумке. То есть, почти что к ней. То есть, он это проделает еще как минимум раз, на вокзале Петербурга. Злюсь, будто касается чемодана, который мы покупали вместе. Думаю, надо его предупредить, что мне такое не по душе! Пусть знает. Он как раз проходит мимо меня, выкуривая сигарету. Похож на какого-то грузина. Особенно носом.

Открываю рот, даже что-то говорю ему вслед, но, видимо от волнения, не слышу собственной речи. Опять смотрю на Ксюшу через окно. Она занимается все тем же. Грузин проходит обратно с новой сигаретой. Время течет из рук вон плохо! Все нахрен занимаются здесь одним и тем же! Мужик поглядывает на меня. И на неё тоже поглядывает. На меня, и на неё. Закуривает третью.

— Отправляемся, — говорит проводница у двери вагона. — Кто уезжает, заходим!

Мужик роняет сигарету, придавливает ботинком кончик фильтра. Только вместо вагона идет ко мне. Подходит почти вплотную. Так делают, когда собираются втихаря пырнуть ножом. Или рассказать секрет. И то, и другое вызывает легкий испуг.

— Паслюшай, — точно грузин; говорит и косится на меня, потом на Ксюшу. — Ми с нэй вмэсте едэм. В адно купэ. Ти нэ пэреживай. Всо харашо буит.

Отворачивается и вроде бы уходит. Но нет. Снова ко мне. Его костлявые пальцы смыкаются на чьей-то невидимой шее. Скалится.

— Под Питэром, — подмигивает мне.

Прыгает в вагон, и проводница закрывает двери.

Следующее, что помню: бегу за отъезжающим поездом, пока не заканчивается перрон. Спрыгиваю в мазут и щебенку; бегу дальше. До первого работника РЖД.

— Ну-ну-ну! — мужик в оранжевой безрукавке растопыривает руки. — Куда несешься?!

Тычу в хвост поезду, и прерывистое дыхание не может вывезти на себе ни единого понятного людям звука.

— Ты отдышись, успокойся. Уехал кто-то? Девушка? Чай не навсегда уехала твоя девушка! — у мужика огрубевшая кожа таджика. — Не в армию же её провожаешь, дорогой. Вот я в армию уходил, на Байконур, два года…

— Слушай, — говорю, — иди ты в жопу со своей армией! Он убьет её!

— Кто?

— Грузин!

Рабочий задумался. Крутит в руках какую-то железнодорожную кривую железку. Сам весь чумазый, и форма у него чумазая, и штаны от грязи стали «кожаными».

— Да нет, дорогой, не думаю, — говорит мне. — Сейчас в поездах не то, что раньше. И грузины вполне себе неплохие ребята. Вот, когда в 90-е, к примеру, ходил поезд на Бишкек…

Больше не слушаю. Обратно лезу на седьмую платформу Ленинградского вокзала.

— Ни хрена себе любовь! — говорит кто-то с перрона. — Бывает же!

— Еще как-только-на-хрен-не-бывает! — кричу, пробегая мимо толпы провожающих, и в душе прямо люто ненавижу вокзалы. Их чертову нездоровую суету.

II

Молодой человек в форме охранника выслушивает меня и возвращается к своим будничным делам — без остановки вертит башкой налево-направо как спятившая сова.

— Мало ли кто что сказал, — говорит мне. — Пошутил, может. Какой маршрут?

— Санкт-Петербург, — говорю и пытаюсь совладать с мобильным.

У меня самый дешевый телефон, какой только можно придумать. И это проблема. Он мой такси-штурман — вывозит одну единственную программу для бомбил и больше ни черта не умеет. Даже звонит с трудом. С ним только таксовать. Но где-то же должен быть в нем номер последнего пассажира.

Нахожу, пытаюсь дозвониться.

— Недоступен… — говорю и тут же ору на ухо человеку-сове. — Вот кто недоступен?! ЭТО дерьмо не ловит или ТО дерьмо не ловит?!

— Связь не всегда стабильная, особенно в поездах, это понимать надо, молодой человек, — говорит сотрудник. — А что вы от меня, собственно, хотите?

— На поезд сообщить нужно! — говорю. — Чтобы проводник знал, а еще лучше в полицию. Там же есть наряд полиции? В поезде? Пусть её пересадят или охраняют.

— Молодой человек, — говорит сотрудник вокзала, — успокойтесь. Не кричите. А по вашей проблеме хочу заверить, что мы проводим все необходимые меры по обеспечению безопасности людей на территории вокзала. Мы проводим досмотр багажа, у нас организовано прохождение металлоискателя, мы обучены визуальной диагностике психологического и эмоционального состояния посетителей…

И так далее. Опять не слушаю. Сегодня это уже вошло в привычку.

Иду в окошко к женщине, продающей билеты на маршруты дальнего следования.

— Я могу, — говорю. — Здрасьте. Я могу доехать до Питера, но сесть в Твери?

— Что? — женщина улыбается; видно радуется еще одному дебилу и дебильному вопросу этого дебила. Складывает руки на столе и готовится внимательно слушать.

— Поезд на Санкт-Петербург. Который только что ушел. Я могу сесть на него в Твери?

— А вы супермен, да?

— Чего?

— Ну у вас же какая-то суперсила есть, правильно? Искривление времени, полеты, суперскорость, супертупость…

Снова не слушаю. Это довольно удобно. Перехожу к соседнему окну и задаю тот же вопрос.

— Нет, не можете. На этот поезд нет билетов.

— А хоть нагнать его в Твери могу? Мне надо… Кое-что передать человеку с этого поезда.

Тыкает куда-то в компьютере. Тыкает и тыкает — чёрт-ти-нахер! — все вокруг только знай куда-то тыкают!

— Сапсан, — говорит наконец. — 9448 рублей, только бизнес-класс остался, отправление в 15:40. В Тверь пребывает в 16:42.

Молчу. А в голову почему-то лезут воспоминания о соседе, который за такую же цену съездил на неделю в Адлер. При чем здесь Адлер? Сознание, похоже, пытается отсрочить неизбежное принятие решения. Вдруг грузин действительно пошутил?

Сзади сопят покупатели билетов.

— Мужчина!

— А этот, — спрашиваю, — который ушел, во сколько там? В Твери.

— Мужчина, — женщина наваливается грудью, веками, щеками, бицепсами, господи — всем что есть, на бедный стол и клавиатуру. Страшно подумать, что она там натыкала в своем компьютере! — Мужчина, над вами табло. У вас у всех интернет, не задерживайте никого. Брать будете Сапсан?

Взял я Сапсан. Куда деваться? Вот не верю, что этот грузин шутил! Я вообще еще ни разу не видел, чтобы грузины хоть как-то шутили. Смеялись — да, пили вино и резали баранов, тосты у них интересные, с выдумкой, но чтобы шутили — не видел. До Твери он её не тронет. Шутки шутками, а слово грузины держать умеют.

На табло Ксюшин «Москва — Петербург» уехал час назад. Каким образом я должен понять, когда он в Твери по этому глупому табло? Решаю довериться женщине из окошка. Не зря же она столько времени что-то тыкала.

До Сапсана полчаса. Выхожу из здания Ленинградского вокзала, через толпу к парковке, еще раз пытаюсь дозвониться. Хрена-с-два.

До кучи антиквариата у меня еще старая Мазда. Тоже куплена — как телефон — лишь бы ездила.

Сажусь в машину, дверь оставляю открытой, воздух уже теплый и наносит приятные ароматы фастфуда с Ленинградского и Ярославского вперемешку. На автомате запихиваю телефон в держатель, снизу втыкаю шнур, на экране сразу что-то появляется, из аппарата доносятся какие-то требовательные звуки. Эти, из приложения, постоянно твердят, что отключат меня от системы, если долго не таксовать. А я больше недели не таксовал. Задолжал за квартиру. Но там другая история.

Из Питера можно не возвращаться, думаю. Теперь точно отключат.

Достаю из сумки бутерброд; ем и думаю: зачем я отдал последние деньги за Сапсан, если можно было отдать их за квартиру? И зачем вообще решил спасать её? Но, думаю, не «зачем-то», а несмотря на то, что мне теперь кранты по всем фронтам. Да как в конце концов можно бросить в беде человека в таких очках?!

Но если он пошутил? Пашютиль! И сейчас они едут вдвоем, он угощает её вином и абрикосами… Зараза! Лучше бы он её все-таки убил! А то ведь неудобно получится…

Сижу в машине, барабаню пальцами по рулю и нервничаю. Распаляю себя изнутри от приступа ответственности за наши жизни. Отменяю появляющиеся в телефоне заказы; выгружаю в бардачок ключи от квартиры, кошелек, какую-то мелочь из карманов. Оставляю при себе только права и карточку, на которой гроши. В куртке у меня паспорт, туда же закидываю телефон. Закрываю машину и возвращаюсь в здание вокзала.

Сапсан уже подан на третью платформу. Спасибо, хоть не на седьмую.

— Билет, — требует проводница Наталья-по-бейджику. — Или паспорт, что там у вас?! Какой билет? Электронный?

Она как Ксюша. Тоже сотни непонятных слов за раз. Бумажный билет; его и протягиваю.

— Место 53, направо.

Ничего себе, думаю, и вспоминаю электрички из детства. Зеленые, коптящие, ободранные машины прямиком с сурового фронта российских реалий. Единственное, что в них можно было знать с такой же точностью, — это в каком месте наблевано.

Сажусь в кресло в бизнес-классе Сапсана, смотрю в ясное окно на ясное московское небо. Удивительно! Не через желтизну и сотни матерных, начерченных гвоздем слов, а как есть, словно и окна никакого нет.

Едем. До Твери всего час. Мобильный не ловит никаких палок, да и черт с ним. Возвращаю в карман.

— Сколько стои́т в Твери? — спрашиваю проводницу.

— Две минуты.

Две минуты. Зачем мне это? Важно же сколько тот, Ксюшин, стоит! Пытаюсь придумать, как попасть на её поезд. Такое у меня свойство поганое есть — ничего не могу придумать, пока не окажусь перед проблемой нос к носу. Не в моем характере планы строить. Поэтому и в пробках часто стою. Но на то она и Москва — сама по себе огромная пробка России. А мы — шампанское. Бурлим, бурлим, но как-нибудь как выстрелим!

— Шампанского?

Я обалдел.

— Зачем? — спрашиваю.

Оказывается, приветственный напиток, бизнес-класс, положено. Теперь вынужден пить шампанское. Не отказывать же Наталье? Думаю, это может несколько затруднить операцию спасения. Надеюсь, грузин все-таки пошутил. Залпом выпиваю бокал за Ксюшино здоровье.

Еду дальше.

III

На последние деньги покупаю бутылку вина из бара Сапсана. Почти выпиваю ее. Надеюсь, что грузин не пошутил. Пусть поднимет на неё руку! Теперь очень хочу его убить. Это больше не обсуждается.

Сжимаю кулаки и в отражении окна на фоне каши леса строю решительные гримасы.

Потом у нас, конечно, все наладится. После того, как грузин будет повержен. Мне бы хотелось двоих. Если говорить о детях. Квартиру бы мы взяли по какой-нибудь семейной программе, это сейчас пожалуйста. Ну а если она так любит Питер… Разве что в холодном и сыром климате бомбить не слишком комфортно. А остальное наладится.

Когда грузин будет повержен.

Время. Пятнадцать минут до Твери. Встаю и иду в туалет. Пора бы немного подготовиться. На ходу пробую дозвон. В каком нахрен танке она едет?! Разве что грузин соврал и сделал это раньше. Выкинул телефон из окна. Тот разбился и, возможно, мы только-только проскочили мимо него на скорости Сапсана. Мимо предмета, который она прикладывала к щеке, который выбирала в магазине, и раз уж выбрала – значит, есть в нем частичка её души. И что с ним теперь? Экран разбит, корпус треснул, он скатился по щебенке в грязную траву и навсегда потерял связь. Частички её души больше нет.

— Вы идете? — спрашивает какой-то мужчина.

Стою напротив туалетных кабинок и раскисаю. Вино делает меня сентиментальным.

Захожу в кабинку. Смотрюсь в зеркало. Пьяный и небритый. Ну хотя бы не расплакался. Делаю дела и возвращаюсь на место.

Ничего не могу, к черту, спланировать. Внутри все ежится. От мысли что предстоит, скручивает живот и сбивается дыхание. Не понимаю, что страшнее: влезть в поезд, вырубить грузина или предстать героем перед Ксюхой. Наверное, последнее. От последнего прямо перекручивает. Стараюсь просто ехать. Будто за рулем. Кладу руки на спинку кресла впереди, как будто на руль. Это немного успокаивает. Возвращает к проблемам арендованной недвижимости и работы. Там всё ужасно, и это выравнивает общую картину. Все равно что у стоматолога втихаря щипать себя за яйца. Равномерно распределить боль, называется.

— Поезд прибывает на станцию…

— Тверь, твою мать!

Вскакиваю, аж мутнеет в голове, и к выходу. Пытаюсь сообразить, как пробраться в здание вокзала, кручу башкой. Вижу переход, бегу туда, под землю. По лестницам вверх-вниз. Табло, табло, табло… Поезд «Москва / Петербург» прибывает через 25 минут. На ту же платформу. Возвращаюсь назад. Что же это получается? Обогнал её? В какой-то момент этой истории мы промчались мимо неё, возможно, в тот самый момент, когда грузин готовился или не дай бог… Со всей дури пинаю лавочку на перроне. Грохот стоит страшный — рикошетом задело урну. Все для того, чтобы избавиться от этих мыслей.

Время идет. Поезда все нет. Случись ужасное, и они наверняка бы задерживались. Еще раз пинаю скамейку. Смех смехом, а похоже я повредил ноготь.

Едет. Вижу, как выползает из-за поворота. Медленно тянется вдоль платформы, люди тянутся за ним. Иду в обратном направлении, в самый конец поезда. Не могу вспомнить, какой в итоге мне нужен вагон. Всё потом. В голове вырисовывается план. Поезд останавливается. Из вагонов как в синхронном плавании одновременно вываливаются проводницы. За ними толпа курящих и прибывших. Выйти им мешает толпа отъезжающих. То, что надо.

Стреляю сигаретку у одного из пассажиров. У него же прикуриваю. Иду к последнему вагону. Вроде как прогуливаюсь, смотрю окрестности, покуриваю. Любуюсь Тверью. Сигарета просто тлеет во рту. Едкий дым жжет нос и глаза. Только без этого никак. Образ, маскировка. Думаю, вполне схожу за пассажира. У меня нет сумок, и я весь такой налегке. Просто вышел покурить.

Время идет, курящие потихоньку возвращаются на места. Жду и стараюсь растянуть жизнь сигареты. На перроне остается всего несколько человек. Вскоре и те тушат бычки. Остаются одни проводницы. Сигарета почти истлела. Еще немного и пойдет фильтр.

— Мужчина, отправляемся! — кричит ближайшая ко мне проводница.

(наконец-то!)

— Ой! — изо рта выпадает бычок. — Мне ж в первые вагоны!

Делаю вид, что стартую в начало поезда.

— Куда!? — кричит проводница. — Не успеете! Заходите!

Миссия выполнена. Я внутри. Но и проводница рядом.

— Какой вагон? — спрашивает. — Билет с собой?

Судорожно вспоминаю, какой у Ксюши может быть вагон. Точно где-то в начале.

— Вот черт, — хлопаю себя по карманам, — в сумке билет остался! Один из первых вагонов.

— Пойдемте. Как вы так в конец ушли? Не знали что ли, что всего четыре минуты стоим?

— Задумался.

Идем с ней через вагоны. Скучаю по проводнице Наталье из Сапсана. Все в ней было чисто и аккуратно. Сама была худенькой и симпатичной. Только голова теперь трещит из-за её шампанского и вина. Но все равно было лучше, чем тут. Тащусь за огромным телом новой проводницы. Одним бедром она протирает двери купе, другим задирает занавески.  Настоящий Титаник. Думаю, иди мы в обратном направлении, и бедра моей проводницы вскрывали бы все купе, как банки с тушенкой.

— С кем-то едете? — спрашивает.

— Один, — говорю.

— Соседи есть?

— Да, девушка в желтом платье и мужчина. Предположительно грузин.

Титаник кивком приветствует каждую проводницу вагона, и всё не прекращает болтать. Нервничает. Интересуется у проводниц, не едет ли в их вагоне грузин. Правильная тактика, думаю, сам бы с этого начал.

Так и движемся. Не знаю, что было бы, не найди она ни одного грузина в поезде. Наверное, пошли бы с ней ко дну.

Но нам повезло. Повезло не от того, что грузин разыскался в четвертом вагоне, а от того, что мой Титаник не растрепал проводнице вагона обо мне раньше времени. Та, наверное, подумала, что тут воссоединяются потерянные сердца, и провела меня прямо в нужное купе. А Титаник не долго думая распахнула дверь.

Когда я увидел Ксюшу, сразу понял — грузин обязательно её убьет.

Она сидит на нижней полке, аккуратно поджав под себя ноги. Стрижка-каре по-детски небрежно лежит на щеках. Крупные глаза и эти её ужасные очки… Начинаю понимать, зачем они ей. Всё это вроде небольшого изъяна, который делает человека интереснее. Маскирует истинную красоту, чтобы ты раскапывал её вдумчиво и постепенно.

А он же грузин… От тоски, что они могут быть вместе только в поезде, или, например, соседями в маршрутке, он её и убьет!

— Ваше купе, — говорит мне Титаник. — Проходите, чего в проходе…

Тут-то все и раскрылось. Она даже договорить не успела. Местная проводница завыла сиреной; все растерялись; а грузин, будь он неладен, очень неожиданно вскочил. А ведь я никогда ничего не планирую. Всё как-то само собой приходит. Врезал я ему, конечно, от души. 

Он тут же хватается за нос, но это всего лишь запоздалая реакция его старого организма. На самом деле — нокаут. Грузин падает в проход и вокруг начинается совершенный дурдом.

И все его абрикосы катятся со стола.

IV

Вслед за грузином и его абрикосами падаю я. Прямо на него и абрикосы. Третьим слоем. Это всё Титаник. Я очень горд за неё, правда. Не каждому удастся вырубить взрослого мужика одним ударом. А я помню всего один. Еще помню смешение криков, свет, мерцание и в конце концов краткосрочную темноту.

Потом опять Титаник. Теперь она пинает меня в бок.

— Подымайся! Подымайся! Товарищ сержант, вот, пожалуйста. Нарушитель. Наручники? Обязательно! Буйный! Гражданину… Грузину сломал нос!

Всё бы отдал, чтобы Титаник заткнулся. Но открываю глаза и вижу Ксюшу. Нет, поправляю себя, всё бы не отдал.

Бедная Ксюшка. Вжалась в угол у окна. Кто ж знал, что всё начнется так, без объявления войны. Нас с грузином заковали в наручники. Болит затылок, и никак ведь не почесать! Сидим друг напротив друга. Но это хорошо, думаю, в таком состоянии он никому не опасен. Я даже рад, что полиция здесь. По крайней мере, Ксюша теперь в безопасности.

Только она молчит, не общается с сержантом. Непривычно видеть её такой. А Титаник напротив долго и неправильно излагает версию произошедшего. Говорит, сразу поняла, что я гнилой человек. И вопрос времени, когда она собиралась скрутить мне руки самостоятельно.

— Достаточно, — прерывает её сержант.

В купе нас пятеро, жмемся, дверь нараспашку. Проводница четвертого вагона куда-то сбежала. Наверное, чтобы в свидетели не загреметь.

— Мни показалос, что маладой человек, — грузин тычет в меня глазами. — Ооох… Что вас ни хватаэт агня!

— Чего-о? — говорю. — Какого огня нахрен?!

— Не ругайтесь, гражданин, — прерывает меня сержант. — До вас дойдет очередь. Расскажите.

— Хрен ли тут рассказывать?! — кричу и киваю на грузина. — Говорит, убью её под Питером! Что я должен был делать?! 

— Спокойно.

— Между прочим, — меня не остановить, — я обратился за помощью к вашему коллеге на вокзале. Он сказал, чтобы я нахрен проваливал!

— Разберемся. На вас, оказывается, — говорит сержант Ксюше, — планировалось покушение. Этим вот мужчиной.

— Что-о-о! Никого я нэ хател убиват! Такая прэкрасная дэвушка!

— А вы что делали у поезда? — спрашивает меня сержант. — Если не собирались на него садиться?

— Я всего лишь таксист, — отвечаю. — Подвозил её, — киваю на Ксюшу. — Помогал с чемоданом.

— Девушка, — обращается сержант к моей Ксюше. — Этот гражданин, — смотрит на грузина, — совершал какие-нибудь действия…

— Да вы издеваетесь! — вскакиваю и кричу; чуть не задеваю головой верхнюю полку. — ПОД ПИТЕРОМ! Убью её ПОД ПИТЕРОМ! А я до Твери успел! Мы теперь никогда не узнаем!

Титаник покатывается со смеху. Тихо, скромно, в углу у двери сидит и хохочет, зараза. Совсем забыла о своих пассажирах. Бедные трясутся в последнем вагоне без чая и информации, а она сидит тут и хохочет! Шла бы лучше…

— Я вас сдам наряду в Петербурге, если не успокоитесь! — говорит сержант. — И неважно, что тут случилось! Все на 15 суток пойдете! Девушка, еще раз повторяю, этот мужчина совершал какие-то насильственные действия?

— Нет, — говорит Ксюша и на меня косится. — Никаких. Мы просто ехали…

Молчу. Про себя думаю — ну что за идиот этот сержант! Еле сдерживаюсь. А он опять что-то спрашивает у Ксюши, и все внимательно смотрят на неё. Словно ждут, что она скажет что-то невероятное. Тогда как ситуация как слеза понятна и проста!

— Первый раз в жизни их вижу, — говорит Ксюша. — Нет, таксиста, конечно, видела, он помогал с чемоданом. Но никого из них не знаю.

А вот если бы спросили меня — сказал бы, что знаю её всю жизнь! Я даже двойню запланировал и всяких ипотек набрал. Ведь невозможно так за первым попавшимся человеком в Питер броситься!

— Вы знаете эту девушку? — спрашивает меня сержант.

— Нет, — говорю. — Не знаю, к сожалению. Тебя Ксюша зовут?

— Нет. Оксана. Почему именно Ксюша?

— Нельзя же спасать человека без имени, — говорю. — Ксюша — мое любимое. Любимое спасать всегда проще. Я и звонил тебе, хотел предупредить, — киваю на грузина, — об этом.

— Я нэ этам! Не кивай на меня! Что он кивает на мэня?!

Сержант почесывает висок ручкой и листает блокнот. Совсем бедняга запутался в истории. 

— Если вы не собирались причинять ей вред, — рассуждает сержант. — Тогда зачем вы сказали этому мужчину, что… Что убьете её под Питером?

— Да, ой-я, эта проста жэ! Пасматрите! Он жэ всо сказаль! Он жэ влублён! Я сразу эта заметил! Он эта-а-а жэ… С первага взглада! Ему толька агня не хватает!

Нехило грузин загнул. Снова хотел на него кинуться, но призадумался. Смотрю, что дальше будет.

— То есть это была шутка?! — не унимается сержант.

— Вы баран! — орет грузин; вскакивает, трясет над нами скованными руками. — Эта не шютка! Ви ничего ни понили! Я сделать эта нарочна! Этат мюжина влублон! Ему агня надо извнутри! Талчок! Я талчок! — грузин так разнервничался, что ни черта слов не разобрать, плюется от возбуждения. — Влублён! В эта женщина! Я сразу эта заметил! Он в акно пялится и пялится на нео, пака мы не атъехали пялится! Ана что? Проста сидит вода пьот! А он пялится! Что эта?! Люблёв!

— Любовь? — уточняет сержант для протокола.

— Люблёв!

Выдает грузин на выдохе и садится. Дышит он тяжело, бедняга. Курит много, оттого и оскал желтый. И ведь ничего мужик оказался. Всё верно понял! Даже я бы так не сформулировал. А я убивать его хотел. Он ж нахрен купидон, если подумать. Правильно говорят, грузины знают толк в любви. Этот точно всем знатокам знаток.

— Влюблен не влюблен, — говорит сержант, — а бить людей нельзя.

— А я атрицаю, что меня били! — опять вскакивает.

— У вас нос сломан!

— Я сам его! Аб туалэт!

Все-таки очень он хороший мужик, зря я так на него. И думал плохо зря, и бил по носу тоже зря. Такие носы… Такие носы надо Юнеско передать под охрану.

— Хотите сказать, что вас не били?! — бедный сержант даже пошел испариной. — Дурдом тут устроили! Что, получается, ни у кого нет друг к другу претензий?!

Мы с грузином молчим.

— Девушка?

Ксюша-Оксана молчит. Затем пожимает плечами, улыбается и почему-то начинает смеяться; мотает головой.

— За хулиганство вам все равно штраф! — смотрит на меня. — Свидетелей достаточно!

— И билет пусть оплатит! Безбилетник же! — всполошился Титаник.

— А вы из какого вагона? — спрашивает сержант Титаника. — Из этого?

— Четырнадцатый, — говорит. — Мой последний.

— Передаю его вам, — сержант поднимает меня за локоть. — Пусть у вас в купе посидит до конца поездки. Если что, зовите! Потом к начальнику вокзала… Короче, чтобы полную стоимость оплатил!

Сержант убирает блокнот и ручку, снимает с нас наручники, на прощание опять говорит про «дурдом» и уходит. Мы с Титаником плывем следом.

До Питера еще долго. А народ все равно суетится, толпится у туалетов, глотает горячий чай, а мы идем и Титаник вскрывает все купе своим тазом, как банки с тушенкой.

В своем вагоне она не сводит с меня глаз.

— Простите за причиненные неудобства, — говорю. — Только у меня нет денег за билет заплатить. Совсем никаких.

— Это не мое дело! Мое дело…

Не слушаю. Достаю из кармана верного друга — такси-штурмана — телефон. Смеюсь, глядя на него. Ни разу за всю историю ему не удалось ни до кого дозвониться!

Протягиваю проводнице. Почему-то мне кажется, он ей подойдет. Он такой же, как она… Слабенький, но свою работу делает на отлично.

— Он мало что может, — говорю. — Но если надоедят поезда — в нем есть все, чтобы начать таксовать.

Титаник улыбается. Протягивает руку и забирает телефон.

— А с меня хватит, — говорю. — Больше никакого такси.

На Московский вокзал мы прибываем поздно вечером. Титаник лично выводит меня из вагона и смотрит вслед. Спасибо ей, все спустила на тормоза. Как будто и не было ничего.

В карманах у меня только права и паспорт с пустой карточкой. Иду за толпой. Пытаюсь разглядеть желтое платье. Толпа выходит на площадь перед вокзалом.

Ночной Питер. На здании напротив сияет — «Город-герой Ленинград». А так хотелось, чтобы таксист-герой Я. Ничего не вышло. Стою и пялюсь на Питер. Народ пихается багажом, локтями. Всё гудит и движется.

— Ты говорил, что никогда не был в Питере, — Оксана подходит сзади с чемоданом; её желтое платье теперь скрыто под серым питерским плащом.

— Нет. Не был.

— Могу показать тебе город, у меня встреча только утром.